В христианстве означающее связано с трансцендентальным означаемым, Логосом. Онтология языка предполагает магическую связь слов с вещами через идеи. Иудаизм же отвергает любой источник смысла, находящийся вне самого Писания, отвергает Логос. Поэтому аллегория в иудаизме невозможна. От этого пункта Боярин идет к своей кардинальной идее «плотского Израиля». Аллегорическое толкование в христианстве — это сублимация физической любви. Напротив, в иудаизме Божественная Любовь понимается буквально, через ассоциацию с человеческой, телесной сексуальностью. Чтение Боярина не может не вызвать ассоциаций с русской философской литературой (от Соловьева до Розанова). У Соловьева стереотип «телесности» иудаизма выворачивается почти на постмодернистский манер, так что порок становится достоинством. Да и само название книги философа — перевертыш («Еврейство и христианский вопрос» вместо обычного «Христианство и еврейский вопрос). Но у Соловьева христианство и иудаизм устремляются к всеединству, а у Боярина застывают в «мультикультурности».
Почитаем теперь знаменитый второй том «Философии символических форм» Кассирера, посвященный мифу и вышедший в 1925 году.
Мифологический мир… конкретен потому, что в нем оба момента, момент вещи и момент смысла, могут без различения переходить друг в друга, срастаются здесь в непосредственное единство, становятся «конкрецией»53.
Речь идет о неразрывном единстве слова и вещи, которое Хандельман считает секретом раввинистического мышления, а Кассирер находит у всех «примитивных народов». Отделение означаемого от означающего, осознание символа как символа, а не как истинной реальности — это и есть содержание феноменологии духа, познание духом себя.