Степень
уничижения человека мы измеряем по достоинству и положению в обществе, присущими ему.
Если бы один царь опустился на колени, чтобы снять обувь другому царю, мы бы сочли это актом
самоуничижения, так же об этом думал бы и тот царь, который это сделал. В противоположность
этому, если бы раб опустился на колени, чтобы снять обувь своему царю, никто бы не счел это
исключительным актом самоуничижения или признаком большого смирения. Сам раб так бы не
думал, если бы только не был смехотворно самодовольным. Если бы после этого он ходил везде и
хвастался, какое великое смирение он проявил, сняв обувь царю, все бы смеялись над ним! «Кем
ты себя возомнил, — сказали бы ему люди, — ты думаешь, что проявил большое смирение, сняв
обувь царю?»
Гордый человек похож на самодовольного раба. Он считает исповедание своей бесполезности
перед Богом исключительным знаком смирения. Это потому, что у него очень высокое мнение о
себе. В чем тут смирение с его стороны исповедовать свою бесполезность перед Богом? Если бы
он имел объективное мнение о себе, он бы скорее чувствовал удивление и стыд за то, что
недостаточно кроток перед Богом.
Истинно кроткий человек никогда не считает, что достаточно унизился перед Богом. Он
чувствует, что как бы низко он ни склонял голову, он может склонить ее еще ниже. Он всегда
чувствует, что находится выше надлежащей ему позиции перед Богом. Он мысленно смотрит на
свое место, а затем туда, где должен быть, и видит, что оказывается на огромном расстоянии от
места, надлежащего ему. Это расстояние он называет «гордостью». Ему кажется большой его
гордость, а не его кротость. Он не считает исключительным знаком своего смирения желание
повергнуться в прах перед Богом. Он уверен, что именно это и есть его место.