"Письма из Саласпилса
Милая, ты никогда ничего обо мне не узнаешь:
Я в Саласпилсе, которого после не будет,
Так же не будет, как нашего сына не будет,
Так же не будет, как дочери нашей не будет.
Вечером после работы нас загоняют в бараки.
Падает рядом со мною мой друг, обессиленный Янис.
Нары померзли, и стены подернуты инеем,
Двери и пол заросли ледяною коростою.
Что же мы делаем, милая?
Если б ты знала.
Носим по кругу огромные камни.
Носим без цели,
А впрочем, ну как же без цели.
Носим во имя того, чтоб скорее подохнуть.
Это у них называется крупно – работа.
Это у нас называется – смерть.
В детском бараке пятые сутки плачут голодные дети.
Уже не кричат, только плачут!
Тихо! Чуть слышно, едва различимо,
Кошмарно.
В детском бараке пятые сутки плачут голодные дети.
Но к ним никого не пускают.
Заперли их и не кормят,
И больше не будут кормить.
Янис лежит напряженный,
Лицо у него заострилось,
Волосы то ли сквозняк шевелит, то ли ужас.
В детском бараке пятые сутки плачут голодные дети.
В тех, кто рвется к бараку, - стреляют.
Утром сегодня подругу убили твою,
Помнишь, такая с кудряшками милыми, рута.
Кто-то из девочек крикнул пронзительно: «Мама!»
Милая! Ты никогда ничего обо мне не узнаешь,
Нет у меня ни клочочка бумаги, ни даже гвоздя,
Чтоб письмо на стене нацарапать
Вечером, после работы, когда засыпают скелеты.
Ты не сердись, мы, действительно, больше не люди, -
Мы просто скелеты.
Я вспоминаю тебя и пишу тебе письма.
Письма, которых никто не увидит,
Письма, которых никто никогда не услышит.
Дай приблизиться мне к пониманию прочности Мира,
К утверждению жизни
Во всех проявленьях ее,
Дай понять на прощанье
Значение шепота “милый”.
Дай принять за реальность
Хотя бы виденье твое
Но, Господи, как он тяжел этот камень.
Милая, кажется, я не дойду, не сумею.
Сколько я мог, я носил
Этот проклятый камень
В "подарок" сторонникам бывших легионеров подразделения Waffen SS"
